25.01.2010
Обращение к Конституционной комиссии Национальной Ассамблеи

Любой деспотизм враждебен Свободе и Праву

Обращение к Конституционной комиссии НАРФ

Уважаемые коллеги, к сожалению, 20 января у нас в Движении «За права человека» была обстановка боевого штаба (по следам разгона антифашисткой демонстрации накануне), поэтому первое заседание Конституционной комиссии НАРФ я посетить не мог по причине, которую вы возможно сочтёте уважительными. В любом случае, я считаю, что должен довести до вас и до всех депутатов Ассамблеи свои позиции по конструкции будущего гипотетического Основного закона нашей страны.

Во-первых, честнее было бы быть непредрешенцами - работать только над проектом Временного конституционного акта и над законом о выборах Всероссийского Учредительного собрания, предоставив именно его членам право выработки окончательной версии Основного закона. Однако, полагаю, что поскольку среди депутатов НАРФ на сегодняшний день сложился высокий уровень согласия именно по правовым вопросам, можно попытаться согласовать и более развёрнутый вариант будущей конституции, предложив его впоследствии в качестве общей платформы от имени НАРФ, в качестве одного из разделов предвыборной программы объединенной оппозиции.

Главное, что необходимо учесть при переучреждении государственности – народовластие – не только антагонист авторитаризму или олигархии, но и антагонист деспотизма, осуществляемого от имени народа.

СВОБОДА ЛИЧНОСТИ – выше конкретных проявлений народовластия. Есть права, которых нельзя лишить человека, даже если в данный момент большинство общества эти права отвергают. И никакие силы мироздания, никакие 99,999% голосов на плебисците не могут отменить основные принципы ПРАВА, в том числе, презумпцию невиновности, обязательное установление индивидуальной вины и преступного умысла каждого, принцип справедливого состязательного правосудия, возможность для апелляции приговора. Очень часто историческая правда – удел всего нескольких человек, допустим, 4 (четырех) депутатов Рейхстага из всей фракции социал-демократов, голосовавших в августе 1914-го против военных кредитов. Они пошли в тюрьму. Через четыре года выяснилось – что правы были они, и только они спасли честь Германии в глазах мира. Поэтому в ноябре 1918-го именно к ним, в тюрьму Моабит бросились за поддержкой при формировании нового «демократического» правительства. В январе 1980-го только Сахаров внутри страны публично осудил вторжение в Афганистан. Через 9 лет осуждение афганской войны настолько стало «генеральной линией» («преступная ошибка склеротического брежневского руководства» - это не слова Сахарова, но общее место публицистики 88-91 годов), что крамольные слова Сахарова уверенно повторяли даже в военных комиссариатах: типа, я вас в Афганистан не посылал, в эту авантюру нас втянули партийные геронтократы и т.д.

Во-вторых, мне понятны многие резоны Армии Воли народа относительно создания возможности для выражения народного вотума представительной власти. Особенно это важно для борьбы с популизмом и демагогией, неизбежной на первых стадиях восстановления демократия. Другое дело, что такой вотум (это моя принципиальная позиция как практикующего юриста) не может иметь публично-правовых, тем более, уголовно-процессуальных последствий. Речь о другом. Возможно вынесение публичной морально-гражданской оценки населением предыдущему составу представительных органов власти – всенародно избранным региональным и федеральным парламентам и всенародно избранным главам государства и регионов, а также мэрам и муниципальным советам. Речь идёт о своеобразном плебисците по вопросу оценки работы предыдущего состава представительных органов власти «удовлетворительно», выражают ли они им «порицание» или «благодарность». Однако это должно быть только констатацией моральной оценки. Эта оценка может быть выражена и всему составу коллегиальных органов, имея в виду, что оппозиций также должна проявлять конструктивность, не практиковать обструкции, не превращать парламентскую работу в балаган. Например, Талмуд говорит о том, что весь состав Синедриона (Санхедрина), который выносил один смертный приговор хотя бы раз в семь лет, заслуживал прозвание «кровавого» („Синедрион, умерщвляющий раз в семь лет — бойня”. Члены такого суда назывались членами кровавого синедриона. Талмуд, „Мактох”). Кстати, такой оценки заслужил и тот состав, который был в апреле 33 г. н.э.).

Но справедливость требует считать, что негативная оценка («народное порицание») не должна распространяться на оппозицию, составляющей небольшое (неблокирующее) меньшинство, допустим 1/3 или ¼ состава коллегиального органа власти и заявившую о принципиальной оппозиционности правящей коалиции (никакой «условной поддержки»). Кроме того, такой народный вотум, разумеется, может признаваться только при явке на выборы не менее ½ от списочного состава избирателей и при подаче за него не менее ¾ голосов. Другое дело, что на первых порах не исключен такой анекдотический вариант, как одновременное вынесение осуждающего вотума прежнему парламенту (вот какие хари наели на народных харчах), но при этом дружная поддержка «партии власти» (что ж мы экстремисты – голосовать против начальства). Это будет очень наглядной демонстрацией раздвоенности обыденного сознания, где власть отнесена к сакральной области Мира Должного, но при этом реальность лежит в профанном Мире Сущего, где, как и положено, царят конформизм и мудрая осмотрительность многажды поротой задницы. Это также станет хорошим уроком записным демофилам.

В-третьих, конституция составляется не для облегчения оппозиции революции, она составляется для того, чтобы сделать революцию невозможной – и не из-за репрессивности режима, но из-за ненужности, давая возможность мирно и эволюционно менять власть, корректировать политику. Грандиозные и яростные демонстрации протеста в Испании, Италии, Испании, ставшие нормой – прямое следствие того, что политические системы, основанные на всевластии партий, дают возможность проводить политику без оглядки на группы, малозначительные с точки зрения электоральных раскладов, например, на старшеклассников и студентов.

«Великий Май 68-го года» (Революция Постмодерна) – реакция непартийной (морально-гражданской) оппозиции на ригидность политического истеблишмента.

С другой стороны, мне уже неоднократно приходилось обращать внимание коллег по Ассамблее и «священное право» обывателя на стабильность и порядок. Политическая система, поощряющая министерскую чехарду, нескончаемые выборы и референдумы, неизбежность провоцирует установление авторитаризма. Если приход новых изданий де Голля, Пилсудского или Путина будет самым мягким из возможных вариантов реакции «молчаливого большинства» на разгул «демократии без берегов». А скорее всего, воспоследует обычная хунта. Конституционную систему должна отличать прочность и гибкость. И уж, поскольку, после прихода к власти гипотетического Народного фронта «Единая Россия» (или её преемник – например, какая-нибудь спешно созданная «Консервативная Партия модернизации») не будет переведена в разряд политзаключенных узников совести (по формуле Бухарина – у нас может быть только две партии - одна у власти, а другая – в тюрьме), а станет въедливо и беспощадно критикующей оппозицией, то чеканная формула Путина, высказанная им на заседании Госсовета 22 января: «государство не должно дрожать как студень»), станет главным доводом врагов Народного фронта.

С точки зрения обеспечения стабильности, но без риска формирования «партии власти», на многие десятилетия монополизирующей политическую власть, классическим является американское государственное устройство, которое позволяет по одному образному выражению «устраивать революцию каждые четыре года». Это устройство, конечно, резкое сужает диапазон политического выбора, зато оно простое и надежное, как автомат Калашникова. Куда более утонченные французские и итальянские парламентские системы непрерывно трясет как в лихорадке.

В-четвёртых, сторонникам реанимации в том или ином виде «власти Советов», следует понимать, что такая система принципиально нестабильна без опоры на тотальную партию, подменившую собой государство (что и показал опыт 1990-93 годов). Депутат должен быть профессиональным законодателем. С позиции разделения и равенства властей он равен министру. Поэтому он и должен иметь те же условия профессиональной деятельности (оборудованный кабинет, штат помощников, содержание), что и министр. Врагам с привилегиями надо понимать, что в кадровом смысле в нормальном демократическом обществе власть конкурирует с иными сферами деятельности. Опытный юрист, экономист и организатор должны предпочесть политическую карьеру не только чтобы удовлетворить похоть властолюбия или получить взяткоемкую должность. Ибо если вы, например, мало платите педагогам, то не удивляйтесь высокой доле женщин с неудавшейся личной жизнью или мужчинок, для которых главный кайф – иметь «законную» возможность быть среди подростков в спортивной форме и даже трогать их невозбранно.

Если депутата привлекают для законодательной работы лишь на несколько дней в году, то он обречен, не вникая в детали, поддерживать законопроекты, разработанные либо правящей партией, либо «руководством парламента». Практика «указного» президентского управления была взята Горбачевым, а затем Ельциным именно по образцу указного управления Президиумом Верховного Совета.

Любая форма «советов» - только реанимация архаической «соборно-вечевой» формы самоуправления, форма организации власти, годная (и даже идеальная) для небольшой общины, но совершенно неадекватная для Большого общества.

В-пятых, необходимо понимать, что общество на революционном подъеме и в обычном состоянии – это совершенно разные агрегатные состояния социума – и государственное устройство должно быть рассчитано на массовое равнодушие и аполитичность. На иллюзию широкой общественной политизации купились демократы в начале 90-х – они видели миллионы людей, живо обсуждающих вопросы дальнейшего развития страны, сотни тысяч участвовали в гражданских акциях, шло массовое вступление в партии. Затем – исторически почти «мгновенно» - политический актив вновь увидел вокруг себя атомизированную массу конформистов, старательно избегающих любых форм солидарной политической деятельности.

Искусственная политическая аффектация, поддержание необоснованной гражданской мобилизации очень быстро вызывает обратную реакцию в виде полного ухода в личную жизнь.

Впрочем, я б ввёл обязательное участие в выборах и референдумах (как сейчас обязательно быть присяжным) – пусть голосование станет почётной конституционной обязанностью каждого гражданина, включая осужденных.

Хотя бы для того, чтобы гражданина с государством не связывали только малоприятные тяготы - повестки из военкомата или суда, налоговые декларации…

В-шестых, любое планирование политических реформ должно исходить из того, что даже в лучшем случае, создание стабильной демократической системы, не служащей прикрытием олигархии или деспотизма, займет не менее 100 лет (порядок такой) – это считая с момента начала действительно демократических перемен. Об этом, в частности, свидетельствует опыт Франции, Италии, Испании, Германии, Англии, США… Поэтому главное создать институциональные возможности для постоянного внутреннего совершенствования политической системы. В США – это Верховный Суд, постоянно расширяющей своими решениями область гражданских прав и свобод, в Западной Европе и цивилизационно родственном ей Израиле – возможность появления «третьих» партий, разрушающих монополизм на власть двух «исторических партий» истеблишмента.

В этом смысле нормальная конституция должна создавать условия для:
а) удобной каждому гражданину для подачи жалоб в конституционный суд;
б) появления и развития внепартийной, внесистемной политической оппозиции.

В-седьмых, необходимо исходить из того, что русская традиций (именно русская – кавказская, еврейская и украинская традиции совершенно иные) не знает опыты стабильной коллективной политической деятельности и устойчивой добровольной политической самоорганизации. Это, видимо, связано с сочетанием православия с самодержавием. На Западе католицизм создал представление о возможности религиозного спасения только через церковь. В XVIII-XIX веках секуляризация заменила церковь на партии, и каждый интеллигент знал, что любая политическая активность возможна только в рамках партии (светской общиной). У иудеев было кагальное самоуправление, в исламе, индуизме, буддизме, даосизме – кланы и религиозные общины вокруг проповедника (гуру). Все это давало привычки к политической солидарности и совместному служению идее. Для англосаксонского и германского интеллигента в тридцатые, французского и итальянского – в пятидесятые-шестидесятые годы - вступление в оппозиционную (чаще коммунистическую) партию было нормой.

В России интеллигенция, минуя казенную церковь, шла путём индивидуального спасения. Так же она стала действовать и в политике.

Поэтому российские партии воспроизводят только привычные формы социализации – и возникают партии-мафии, партии-секты, партии-клиентеллы…

Тотальная политическая беспринципность, шокирующее лицемерие и коррумпированность – с одной стороны, и абсолютная сектантское нежелание объединяться с иными силами, восприятие «еретика» как куда более страшную угрозу, чем «неверные» - эти симптомы финального разложения партийной системы для нас оказались родовыми признаками. Россия «изжила» многопартийную демократию, не успев её установить. Поэтому необходимо исходить из того, что конституционное устройство, «заточенное» на сугубо партийную систему, неминуемо обречено создать политический строй, разлагающийся на ходу.

В-восьмых, опыт стран с десятилетиями демократического развития (отраженный в искусстве) показывает, что должностные лица, избранные населением, в отличие от обычных чиновников или силовиков, – воплощение пороков и социального зла.

В немобилизационный период в политику, как правило, идут люди, сжигаемые похотью власти, именно борьбе за власть, причём, наиболее яростной с собственными товарищами и идеологическими близнецами (внутривидовой отбор), посвящающие свою жизнь без остатка. Те, кто приходит в политику во время общественной мобилизации, а затем уходят из неё (возвращаются в профессиональную деятельность), часто превращаются в моральную (неполитическую) оппозицию созданному при их участии режиму. За это их бывшие коллеги, в политике оставшиеся, старательно им мстят. Именно поэтому должны быть предусмотрены особые формы защиты для бывших политиков, не допустить мести.

Конституционное устройство должно исходить из того, что наверху всегда будут худшие.

В-девятых. Народные массы только немногим лучше политиков. Люди эгоистичны, они расколоты на множество групп и группочек, используют любые ссылки на высокие принципы и юридическую казуистику для отстаивания своего корыстного интереса.

Отечественное население, как и любое обывательское множество, глубоко не героично (подобную общность людей, применительно к Америке тридцатых Синклер Льюис называл «крестьяне Манхеттена»), оно готово подчиняться не только закону, но и «воровскому закону» (в данном случае, средневековым принципам господства и подчинения, согласен на «крышевание» и ритуальные жесты политической и идеологической «вассальной верности»), и возражает только против беспредела.

Любое большинство – шаткая коалиция, и посему никто не имеет право утверждать, что он (его партия) говорит от имени народа, представляет «общенародные интересы». Общество (любая общность) естественно разделяется на активистов, бешено дерущихся между собой за власть и влияние, и большинство, до известной степени молча поддерживающих все происходящее. Поэтому, каждый, кто говорит, что за ним народ – нагло лжет – за ним только преданные и послушные ему демагогии (вожди народа буквально) и их свита.

Ошибка в понимании этого привела к краху американское гражданское движение «мирников» (советский перевод сорокалетней давности неуклюж, но философски очень точен). На улицы вышли миллионы протестующих против войны во Вьетнаме, полицейского произвола, расизма и конформизма. Они сочли, что Америка – за ними (цвет интеллигенции, сотни тысяч пылающих энтузиазмом активистов). Но Никсон обратился к «молчаливому большинству» - к десяткам миллионов, напуганных бурей протестов. И триумфально победил на президентских выборах в ноябре 68-го (Года Горячего солнца). А затем еще четыре года утюжил Индокитай.

Иногда народ превращается в НАЦИЮ – общность, санкционирующее убийство врагов и массовое самопожертвование. У нации, с мое точки зрения, есть два великих права – на свободу и самосохранение.

Нация имеет право бороться за независимость и единство, против установления деспотизма и против хаоса. Но нация имеет право на спокойствие и безопасность. Это право не менее священно, чем право на народовластие. И горе покушающимся на право среднего человека «мирно возделывать свой сад и вкушать свой хлеб».

При этом тирания народа ничем не отличается от тирании диктатора. Тем более что нет никакой «власти народа» - есть один или несколько демагогов, которые говорят от имени народа и реально опираются на сравнительно узкий круг сподвижников. В смысле насилия над интересами и свобода большинства, не говоря уже о насилии над принципами Свободы и Права, тирания народовластия ничем не отличается от тирании какой-нибудь хунты. Как и олигархический или авторитарный деспотизм, «народный» деспотизм различается своими качествами – он может быть сравнительно умеренным или «беспредельным», террористическим, он может успешно решать исторические задачи, или погрязать в коррупции и вести к социальному некрозу и разложению, но это не отменяет его главного свойства – деспотизм враждебен Свободе и Праву. Все разговоры о том, что тиран выражает «насущные интересы народа» и поэтому его режим – высшая воля народовластия – самообман или демагогия. Никакой правитель не знает интересов народа (точнее, постоянно вырабатываемых временных компромиссов между различными социальными слоями и группами), он ведёт себя как визионер, как медиум, «слушающий голос народа». Иногда правители угадывают оптимальную стратегию, потом ситуация меняется, а они бесконечно длят инерцию прежней политики.

Всё это совершенно не отменяет того, что авторитарный режим может быть успешным и исторически абсолютно адекватным, а безупречно демократический – скандально провальным.

Речь идёт только о том, носит ли режима демократический характер, то есть, основан ли он на верховенстве права и незыблемости свободы, либо нет. И надо отличать, мы хотим народовластия или исторически успешного правления?

В-десятых, при всем сказанном выше, в российское население твёрдо уверилось в том, что именно оно является единственным источником власти, очень болезненно реагирует на «отчуждение», «профессионализацию» политической сферы. Никакой режим, отрицающий демократическую легитимацию (монархический, силовая хунта, правление элиты) в России не устоит. Народ помнит, что менее чем за ¾ века он дважды сверг правящий режим. Строго говоря – даже два с половиной раза, вполне демократическим путём прогнав в 1995-2003 годах демократов, а потом и реформаторов, уже вообразивших себя «партией власти». Осенью 2007-го Путин добивал уже лежащих.

Население отказывается принять как норму достаточно циничные правила «парламентской игры», смотреть на неё лишь как на спортивный матч, но при этом рационально исходить из её необходимости и неизбежности.

Всё это необходимо учесть при работе над конституционными проектами.

-	К проекту Конституции “Прямой демократии”

-	КОНСТИТУЦИЯ ПРЯМОЙ ДЕМОКРАТИИ

07.06.2012 -

Моя профессия

30.05.2012 -

101 вопрос

13.03.2012 -

Суд учтёт